Редакция продолжает публикацию материалов об участниках Великой Отечественной войне. Сегодня мы публикуем воспоминая жителя Агаповки Владимира Дорошенко о своём отце Михаиле Илларионовиче Дорошенко, лейтенанте, командире пулемётного взвода.
…Я по своей природе лентяй. Уже давно думал изложить на бумаге то, что отец рассказывал о войне, да всё что-то мешало. Сегодня заставил себя сесть за компьютер, не знаю пока, что из этого получится.
Про войну отец очень не любил говорить. Только несколько раз, подвыпивши, он мне (почему-то один на один) рассказал особенно памятные ему эпизоды из его фронтовой жизни. Рассказываю их в хронологическом порядке.
Эпизод первый. Расстрел
Мне стало не по себе, когда я услышал эту историю. Это было в 41-м, во время отступления. Немцы превосходящими силами пошли в атаку, и наши бойцы, не выдержав натиска, побежали. Где-то в стороне послышался крик раненого: «Братцы, помогите!» Крик был страшен своей пронзительной предсмертной тоской. Никто не остановился. Все убегали от неотвратимой смерти.
Позже, когда смогли закрепиться на следующем рубеже, командир части построил солдат и офицеров и потребовал выйти вперёд того, кто был ближе всех к раненому. Солдат сделал шаг вперёд, и все услышали короткий приказ: «Расстрелять!»
Я был ещё примерно десятилетним ребёнком и не понимал, как реагировать на эту историю. Мне было страшно, как тому брошенному раненому, мне было жалко и его, и того, которого расстреляли – ведь он сознался в преступлении (или проступке?)! Ведь нас с детства учили не врать?! Нам всегда говорили, что лучше сознаться – будет прощение! И ведь остальные тоже слышали тот крик!
Я молчал, больше ничего не говоря и не спрашивая. Моё всегда богатое воображение раз за разом воспроизводило картину бегства и последующего построения солдат. Виделось, как выходит один из них, пряча глаза, опустив голову. Мы уже тогда насмотрелись фильмов о войне, и думаю, что это моё внутреннее видение, мои ощущения в тот момент вполне соответствовали той реальной истории.
Отец тоже замолчал…
Эпизод второй. Подвиг
Мы шли с отцом к реке. Родной мой посёлок Агаповка располагался на берегу Урала. Улица Пионерская, где стоял наш дом, была ближней к этой известной каждому россиянину реке. На самом деле в районе Агаповки она была шириной всего от десяти (местами) до двадцати примерно метров. Случались засушливые годы, когда Урал в месте брода (мы и сейчас называем это место «переезд», так как там реку переезжали машины после того, как смыло весенним разливом деревянный мост) мелел до того, что можно было перейти его в воде чуть выше щиколотки.
Отец по дороге разговорился и начал историю о своём отчаянном по своей храбрости, если можно так выразиться, поступке, который помог его части выполнить приказ.
Шёл первый год войны. На фоне всеобщего отступления нечастые случаи успешных контратак были особенно ценимы.
Нашим войскам удалось окопаться на левом берегу одной из многочисленных русских речек. На правом более высоком берегу расположились немцы, готовясь к дальнейшему наступлению, усиливаясь, подтягивая тылы. Поступил приказ контратаковать противника. Задача была почти невыполнимая: на той стороне, на высотке засели пулемётчики, не давая переправиться нашим солдатам. Атака практически захлебнулась.
Отец тогда ещё не был в офицерском звании, занимал должность командира первого отделения и помощника командира взвода конной разведки. Взвод был в числе атакующих. Отец под огнём пулемёта вместе со всеми бросился на землю и осмотрелся. Дальше хочется привести его рассказ дословно настолько, насколько позволяет моя память. «Лежу и осматриваюсь по сторонам. Вижу, справа, совсем как здесь (он показал на нашу реку), кусты растут на берегу, нависают над водой. Река там поуже, и заросли от немецкого пулемёта подальше. Мы-то на открытом месте. Я ползком добрался до кустов, под их прикрытием пробрался к воде и, максимально погрузившись, переплыл на ту сторону. Выбрался на берег, здесь он пониже был, и пополз в обход пулемётной точки. Не знаю, сколько времени прошло, полз медленно, стараясь остаться незамеченным.
Когда оказался позади немцев, взял гранату, вырвал чеку и бросил – грохнул взрыв.
Я приподнялся, глянул – оба не шевелятся. Наши, услышав, что пулемёт замолчал, поднялись в атаку. Высотку взяли, немцев отбросили. За это я был представлен к ордену Красной Звезды. Да только орден этот мне не удалось получить: обоз с представлением к награде во время дальнейшего отступления, где-то дня через три, попал в окружение, документы пропали. В последующей неразберихе так всё и осталось – не до наград всем было…»
На этом рассказ оборвался, мы разделись и пошли купаться.
По воспоминаниям брата о награде отец узнал из фронтовой газеты, которую ему показал солдат в эшелоне, когда их везли в эвакогоспиталь в связи с тяжёлым ранением, и которую он получил через несколько дней после этого боя. Этого мне отец не рассказывал, не могу ручаться в достоверности.
Насколько я знаю по военной литературе, за такие успешные действия солдата, позволившим сохранить многие жизни и выполнить приказ о наступлении, в конце войны можно было получить и «Золотую Звезду». А в 41-м, на фоне всеобщего отступления, высокие награды раздавались не так часто.
В конце войны, когда отец по ранению отправился в тыл и служил в Агаповском райвоенкомате, была попытка со стороны военкома восстановить награду. Отправили в Москву представление. Но вместо «Красной Звезды» была присвоена медаль «За отвагу» с формулировкой «за боевые заслуги (ранение)».
Она очень дорога нам как память об отце – смелом, трудолюбивом, умном и скромном человеке, который рано, в 58 лет ушёл от нас, так и не успев толком пожить на пенсии, на заслуженном отдыхе.
История ранений
Первое ранение отец получил через несколько дней после той самой успешной контратаки в августе 41-го. Повторюсь, на самом деле это был лишь один из редких эпизодов начала войны, когда нам на время удавалось вернуть обратно какие-то рубежи на фоне общего отступления. И в один из таких дней, когда нашим бойцам пришлось снова оставлять завоёванные позиции и убегать от наседавших немцев, отец наступил на противопехотную мину, скорее всего, нашу же, поставленную для противника во время предыдущего отступления. Жизнь спасло то, что он, как и все, бежал. Мина взорвалась сзади, множество осколков вонзились в ноги и спину. Чудом не оторвало ногу.
Отец упал, потерял сознание, по-видимому, ненадолго, очнулся от парализующей, рвущей на части жгучей боли во всём теле и понял, что остался один перед цепями наступающих немцев. Свои не забрали его, приняв за убитого.
Уже слышалась чужая речь. Пришла мысль: ни за что не сдамся. Постарался «через не могу» развернуться лицом к врагу. Достал пистолет, пересчитал патроны (последний – себе) – приготовился как можно дороже отдать свою жизнь. И тут из-за кустов выскочила случайно отставшая фронтовая «полуторка». То ли застряла перед этим, то ли не сразу завелась. Водитель и солдат, сидевший рядом, увидели раненого и не раздумывая тормознули. Отец был не в состоянии подняться – спасители не мешкая схватили его за руки за ноги и буквально швырнули в кузов. Слова отца: «Боль была страшная, но радость, надежда на спасение помогли не потерять сознание. Лежу в кузове подпрыгивающей на кочках «полуторки» и только вижу, как щепки от борта отлетают – немцы с близкого уже расстояния строчат из автоматов.
Так он получил своё первое тяжелое ранение. Из спины осколки все удалили, а вот из ног не до конца: глубоко вошли. Несколько мелких вышли позже сами, а крупные так и остались на всю жизнь – в память о войне.
Провалялся в госпитале с августа до Нового года. Сразу после этого направили на ускоренные офицерские курсы. Через год был направлен на Сталинградский фронт в лейтенантском звании командиром пулемётного взвода в кавалерийскую дивизию. Воевал с января по март, и снова госпиталь. Об этом втором ранении он не рассказывал. Снова лежал несколько месяцев, в июле выписался, и опять на фронт.
Не зря приводилась статистика, что лейтенанты в среднем больше девяти раз в атаки не ходили. Понятно, что первым делом выбивали из строя командиров, чтобы обезглавить наступление.
Уже в августе отец получил третье тяжёлое ранение.
«Поднялись в атаку, бежали под шквальным огнём противника. Вдруг как будто кто-то палкой ударил в плечо. Рука повисла, отнялась. Смотрю, рукав на плече разорван, от крови намокает, рука висит на одних сухожилиях, осколки костей торчат. Разрывная немецкая пуля попала – «дум-дум» называли. Прижал руку к телу другой, левой, рукой, но от боли стал терять сознание. Дальше плохо помню, как уводили с поля боя, везли в тыл.
В госпитале хотели отнять руку (плечевой сустав был полностью раздроблен) – не дал, не хотел быть инвалидом. Удалили осколки костей, рука осталась висеть на сухожилиях, мышцы на плече частично сохранились. Кровь в руку как-то поступала, а вот нервы были нарушены: через ладонь иголки безболезненно насквозь проходили. Несколько раз предлагали удалить бесполезную руку – сопротивлялся как мог. И не зря. Повезло мне.
Приехал с инспекторской проверкой в госпиталь какой-то знаменитый хирург из Москвы. Посмотрел руку и приказал: на стол! Сшил мышцы, связки, соединив мне плечевую кость с лопаткой напрямую, без сустава.
Вскоре рука стала оживать, вернулась чувствительность, и опять, как и после первого ранения, к Новому году меня выписали…
Вскоре отец был направлен в Агаповский райвоенкомат, где несколько лет проработал инструктором. У отца рука действовала ограниченно – не мог высоко её поднять, но в обычном положении работала вполне нормально. От инвалидности в скором времени отказался, всю жизнь трудился без скидок и жалоб на раненую руку.
Нет мне ответа…
Вспоминаю отца, его тяжкие военные годы, где он суммарно около года провалялся в госпиталях, и думаю: кто же такие они, те нелюди, что придумывают причины для войн? Что же такого нужно иметь в преступной голове, чтобы посылать на самоуничтожение тысячи и миллионы невинных? Кто же их выродил? И можно ли, а если можно, то как это остановить? Нет мне ответа…
