Воспоминания о своём деде, Иване Терентьевиче Морозове, прислал житель Приморского Павел Акулов. В этих воспоминаниях – история всей семьи.
Мой дед о войне не любил вспоминать, но о наших предках рассказывал много.
«Мать моя, Анна Адамовна, была родом из деревни Кржемячино, что в пяти верстах от Обухово. Отец её, Ясючёнок Адам, прожил 88 лет, а мать Марьюта – 77 лет (этих дедушку и бабушку я совсем не помню, хотя в семье и были разговоры, что дед Адам приходил к нам, брал меня к себе на колени, а я будто бы ощупывал его большую бороду).
Мать, как и отец, была неграмотной, имела спокойный характер, никогда не ввязывалась в ссоры соседок, детям внушала кротость и добродетель.
«Уступи дураку, а не дерись», – говорила нам при разборе конфликтов.
Трудолюбие её и работоспособность были такие же неимоверные, как и у бабушки, как и у большинства сельских женщин. Летом, встав с рассветом, а если зимой, так со «вторыми петухами» (это значит часа в три ночи), она должна была истопить печь, приготовить завтрак и обед для всей семьи. Зимой – бесконечная прялка, летом – полевые работы до ночи. Мне всегда казалось, что слова поэта Николая Алексеевича Некрасова
Изо всей-то силы-моченьки
Молотила по утрам,
Лён стлала до поздней ноченьки
По росистым по лугам
написаны полностью по наблюдениям за бытом моей матери. Мать выполняла любую крестьянскую работу. Лишь за плетением лаптей я никогда её не видел. Не вязала она и носков с варежками. Видимо, это было исключительно бабушкиной работой. А ведь выткать узорчатую скатерть в 12 или 16 «нитов» она умела. Хотя в деревенском быту было не до узорчатых рушников и скатертей – надо было много простого сукна да полотна.
Из её детей разве что мой брат Пётр больше других унаследовал кроткий и спокойный характер матери. Захар и я своей неуравновешенностью и вспыльчивостью больше напоминали отца.
А сестра Фрося, унаследовав лучшие родительские качества, могла бы стать «большим» человеком. Да судьба распорядилась по-другому: оставив её малограмотною, обрекла на тяжкие испытания во время войны, которые она стоически перенесла без посторонней помощи.
Отец прожил всего 60 лет, мать – 87. Последние свои годы они прожили в селе Долгодеревенском Челябинской области. Там и приняла их земля…»
…Война. «Подхожу к госпиталю, а возле него сложена поленница. Только не дровами выложена, а ампутированными ногами и руками наших солдат.
Приезжаем на новую позицию. Надо окопать орудие. Полуголодные, долбим мёрзлую землю. Окопав пушку, приступаем к рытью «щелей» для укрытия, а по возможности и добротную землянку. Только закончили, как вдруг команда: передислоцироваться на новую позицию. А там всё сначала…
Бывало и так, что при серьёзном морозе мы уже не могли обеспечить себе землянку. Тогда настилали сосновых и еловых веток и спали вповалку, укрывшись брезентом от орудия, будучи уверенными, что пушки не замёрзнут. Бойцы, что лежали посередине, сразу засыпали, а крайних не нарочно выкатывали на мороз. Они просыпались и залезали в середину. Так до утра тебя раз шесть выкатят на морозный воздух».
Если убьют тятьку!…
«Как старший сын в семье мой отец был призван в солдаты только на войну 1914 года, в мирное же время в армии он не служил. Я отлично помню, как в дождливую ночь мы провожали отца-солдата, приехавшего на побывку. Мать плакала, держа меня на руках, хотя мне было более трёх лет. С западной стороны пылало зарево и была слышна артиллерийская канонада. Отец, целуя меня, уколол стрижеными усами. Старшие братья и сестра особенно громко вопили. Бабушка рыдала. Только дед да я держались спокойно. Мне было хорошо на руках у матери, а её крики «Как же мы будем жить, если убьют тятьку?» до моего сознания не доходили, хотя я отлично помню их.
Отцу не было ещё и сорока лет, когда он совсем больной был демобилизован. Очевидно, это было вскоре после февральской революции. Часто слышали слова: «Царя скинули! Ну что теперь будет?!» Другие говорили: «Давно надо было сбросить этого кровопийца!» Вернулся из Петрограда шофёр Никита Васильевич. Этот и про Степана Халтурина, и про программы разных партий знал. В деревне сложилось мнение, что большевики заботятся о простом народе, их надо поддерживать. Одна беда – в бога не верят.
Голодные годы начались в белорусской деревне. Не было соли. Кажется, она была самым дефицитным продуктом. За десять фунтов соли (около 4 кг) отец был вынужден отдать телёнка.
Деревянную кадушку, в которой десятилетиями хранилась соль, раскололи на мелкие щепки, которые понемногу забрасывали в суп, чтобы посолить его. Яйца либо картошку обменивали у спекулянтов на спички, мыло и сахарин. Керосина не было. Освещали избу зажжённой лучиной, которая сильно дымила, а света излучала мало. Старшие братья при лучине, а то и просто от огня в печи, освещали свои учебники и так выполняли домашние задания. Вместо тетрадей, которых почти совсем не было, пользовались грифельной доской. Новых учебников не было, а некоторые старые не годились ввиду их классовой сущности.
С раннего детства
Отец был неграмотен, но весьма сообразителен и опытен в крестьянской жизни, трудолюбив и работоспособен. Солнце никогда не заставало его в постели. Работали от зари до зари, захватывая ночь, когда необходимо.
Дети включались в трудовой ритм с самого раннего возраста. А с десяти лет ребёнок уже полностью включался в работу, например, с топором и пилой на заготовке дров в лесу. Сваливать деревья – очень тяжёлая работа. Утомишься так, что еле ноги волочишь. Один раз, помню, утомился я с отцом на лесосеке до крайности. Отец говорит: «Ну вот, эти три хлыста свалим, разделаем и домой». Я обрадовался. У меня вроде и сил прибавилось. Спилили, разделали мы три хлыста, а отец опять вверх смотрит – забыл про обещание домой идти. Такая обида охватила меня! Думал, что всё, конец пришёл – так я обессилил. А вот сказать отцу про то, что устал, я не мог, так как отец был такой авторитет для детей, что никто и никогда ему не возражал.
Это было во всех семьях: слово отца – высший закон
Летние работы, конечно, были легче для детей младшего возраста. Например, вывозка навоза. Взрослые копают слежавшийся, утрамбованный навоз и вилами грузят на телеги. Мальчишка везёт этот воз в поле, сдаёт подводу копачу, который будет разгружать навоз, развозя по полю небольшими кучками. А взамен получает порожнюю телегу, с которой навоз уже выгружен. Вот тут уже благодать! Ты уже не пешком идёшь, а едешь на телеге. Вожжи – в руках. Встанешь (сесть ведь нельзя – телега грязная) и гонишь под загрузку с гордыми криками. Вывозка навоза почти всегда осуществлялась толокой или помочью. Коллективно, поочерёдно вывозили у всех соседей.
Тяжёлым трудом
Много радости и много работы прибавилось нашей семье, особенно отцу, когда в 1923 году к нашему хуторку (четыре десятины) прирезали ещё девять десятин крайне неудобной, пустующей земли. Надо было срезать кочки, срубить и выкорчевать кустарник, накопать канавы для осушения. Тяжело пришлось старшим братьям. Я же в эти нелёгкие времена пас скотину.
Однажды в 1925 году отец пришёл домой ещё до рассвета с окровавленным лицом. Спиленное накануне вечером бревно на землю не упало, а застряло на другом дереве. Отец встал, по-видимому, около полуночи (исправных часов в хозяйстве не было) и, надеясь на свет луны, один отправился в лес снимать зависшее дерево. Нарушая правила безопасности, отец подрубил то дерево, на котором висело спиленное, и они разом рухнули, а отец, хотя и был весьма расторопен, в потёмках не смог более удачно отскочить и был слегка прижат и сильно исцарапан.
К 1928 году хозяйство стало середняцким: две лошади, три коровы, шесть голов овец, свинья, куры. Гусей уже не держали – не было пастуха. Из сельскохозяйственных машин мы смогли купить только веялку. О молотилке же только мечтали.
Хлеб молотили цепами вручную. Не знать бы этой каторжной работы! Тяжело!
Пыль, набивавшаяся в лёгкие, в течение суток отхаркивалась чёрной грязью. А через сутки в овине уже снопы подсушатся…
И так всю осень. Ещё тяжелее было мять лён. Но с ним управлялись обычно в два дня. Льномялки были в ближайших деревнях – Сухопятово и Дуброво. Это примерно в четырёх-пяти километрах. Туда и вывозили тресту для обработки.
Отец не курил и за весь год покупал только одну бутылку водки к празднику Пасхи. Чинно, по маленькой рюмочке, поочерёдно каждому подносил отец праздничную водку. И даже мне девятилетнему не делали исключения – я тоже выпивал, кажется, даже с удовольствием. Никто из семьи не стал алкоголиком, никто не курил.
С религией у отца были сложные отношения. Он признавал существование бога и побаивался его. Священнослужителей считал обманщиками, а святых – выдумкой попов. Ещё в детстве его ошеломило фарисейство священника. В Великий пост (семь недель перед Пасхой) со взрослым дядей зашёл он в дом священника. Отец Савва отсутствовал, а попадья, которую крестьяне величали матушкой, нисколько не стесняясь, жарила колбасу. На смелое замечание крестьянина: «А что, разве вы, матушка, греха не боитесь, пост-то нарушаете?!» попадья ответила: «За меня батюшка отмолится». Попадья была неграмотной. Ей и в голову не приходило скрывать от мужиков свои панибратские отношения с Богом. Она всерьёз верила, что семья священника в отношении соблюдения постов находится не в одинаковых правах с простыми крестьянами.
«Не надо молиться тому Богу, который на нас не смотрит», – говаривал отец.
А ещё он не уважал те иконы, на которых был лик святого.
Безупречная честность, верность данному слову отличали отца. Таким он мне и запомнился», – писал дед.
…Война «Мы голодали и кормили вшей. С 1 октября 1941-го по 1 марта 1942 года, то есть четыре зимних месяца я не был в избе. Укрытием от зимы и врага служила только лишь выдолбленная в промёрзлой земле щель, прикрытая деревянными обломками и присыпанная землёй. За эти месяцы я ни разу не был в бане…»
С детского возраста мальчишки любят играть в войну. «Романтика» войны сопровождает их и в период взросления. Дед всегда повторял, что на войне нет никакой романтики, а есть лишь много страданий и лишений. Голод, холод и ожидание смерти каждую минуту.
Жена Полевечко Любовь родилась 15 ноября 1918 года в селе Уречье Клястицкого сельсовета Россонского района в Белоруссии. Хотела стать агрономом-полеводом и работать бригадиром в поле. Но началась война, и она оказалась на оккупированной территории. Однажды Любовь Сидоровна была доставлена в немецкую комендатуру, где подверглась жестоким допросам. Кто-то из односельчан донёс, что у неё есть радиоприёмник, а муж – офицер Красной Армии. Родственники, как могли, пытались отстоять Любу. Вместе с жителями собирали шерсть, мясо, молоко, яйца, чтобы задобрить и выкупить её у немцев. А одноногий дядя Саня однажды отчаянно вцепился в немецкого солдата, приехавшего за племянницей. Трёхгодовалый сын Валера бежал за машиной и кричал: «Где моя мама? Верните мою маму! Отдайте маму!» Допросов было несколько. За это время на её сына напала «падучая» и он умер. После очередного допроса Любу, после того, как бабушкин одноклассник Петька, служивший у немцев полицаем, похлопотал за неё, отпускают домой, т.к. на следующее утро её должны были повесить. И дядя Саня вскоре увёл Любу в лес к партизанам.
Партизаны на оккупированной территории совершали боевые действия. Любовь Сидоровна принимала активное участие в жизни партизанского отряда. Готовила еду, стирала одежду, бинты. Иногда ходила в разведку, переодевшись в деревенского жителя, с лукошком в руках. Вела счёт, сколько немцев и техники находилось в том или ином селе. В мирное время рассказывала дочерям:
«Страшно, когда ночью весь лес освещён немецкими ракетами. Кажется, что сейчас именно тебя заметят и убьют».
Однажды переходили вброд реку Дриса. Ноги так распухли, что пришлось разрезать сапоги после перехода, чтобы их снять. А когда шли по болотам, часто перешагивали тех, кто от потери сил падал в топь. И шли дальше…»
С партизанским отрядом Любовь Сидоровна перешла линию фронта и оказалась на свободной от врага территории.
…Война. «Немцы зверствовали, уничтожая население. Окружали сёла, а выбегающих из огня жителей горящей деревни расстреливали. В селе Колюбакино близ Звенигорода Московской области после ухода немцев мы нашли изувеченного ребёнка. Ему достался удар сапога в спину от фашиста, у которого он попросил хлеб».
Своими глазами дед видел полностью разрушенную Вязьму. В Полоцке уцелели всего два здания. В Смоленске и Витебске видел ряды фасадов домов, в которых не было внутренних и задних стен. Отступая, немцы сжигали все деревья, взрывали каждое кирпичное здание, каждый мост и каждый стык рельсов железных дорог.
С октября 1941 года по июнь 1942-го дед был командиром орудия 277-го отделения зенитно-артиллерийской батареи 144-й стрелковой дивизии 5-й армии Западного фронта. Его расчётом было сбито два вражеских самолёта, что считалось очень большим достижением, за что расчёт был представлен к наградам.
За оборону Москвы дед получил медаль. На крыше гостиницы «Москва» был размещён его орудийный расчёт. Приходилось не только стрелять по самолётам противника, но и тушить зажигательные бомбы.
Однажды, нейтрализуя на чердаке зажигательную бомбу, дед услышал, как кто-то играл на рояле его любимую мелодию – «Полонез Огинского». Мелодия навеяла воспоминания из мирной жизни и высекла скупую мужскую слезу.
31 октября 1941 года осколком разорвавшейся бомбы дед был ранен в руку. После госпиталя снова вступил в строй. А в июне 1942-го был направлен учиться в город Барнаул в артиллерийское училище. Окончил его с восемнадцатью пятёрками. Его назначили командиром взвода курсантов и преподавателем. Потом в Барнаул приехала жена и семья воссоединилась. В 1945 году родилась дочь Елена.
Когда закончилась война, Иван Морозов вышел в отставку в звании старшего лейтенанта, а в 2000 году ему было присвоено звание капитана. Награждён орденами Отечественной войны 1 и 2-й степени, медалями «За оборону Москвы» и «За победу над Германией».
После войны работал в Челябинской области, куда переехали многие его родственники. Был директором лесхоза в районном центре Багаряк, лесничим в Бредах, Нижнем Уфалее, селе Анненское. Опыт тушения зажигательных бомб пригодился при тушении лесных пожаров, которые случались очень часто. В 1947 году в посёлке Рымникском Брединского района родилась дочь Людмила.
Переехав на станцию Буранная Агаповского района, дед работал директором перевалочной базы. Очень был доволен, что сфера его деятельности заметно сузилась по сравнению с бескрайними лесными массивами.
Частенько приводил пример, что своим грузчикам, которые тайком выпивали на работе, всегда советовал идти в артисты – «там в рабочее время наливают». Потом выучился на бухгалтера и много лет работал в общепите Магнитогорского металлургического комбината. Пользовался уважением всех сотрудников, так как всегда придерживался справедливых решений всех споров и вопросов.
Выйдя на пенсию, работал председателем Совета ветеранов Орджоникидзевского района г. Магнитогорска, народным заседателем в суде.
Мы жили в деревне.
Когда дед приезжал к нам в гости, то на улице здоровался с жителями, снимая свою шляпу.
Его дети получили высшее образование и стали учителями.
Дед всегда повторял, что только благодаря новой стране дети получили возможность учиться. И с большой горечью принял развал СССР.
Говорил, что в будущем высшее образование смогут получать только дети богатых, и только в Москве и Санкт-Петербурге. Всё, что такими усилиями стольких людей большой страны было сделано, превратилось в руины…
